На первый взгляд могло бы показаться странным вести речь об отношении русского человека к Богу, о русской религиозности в то время, когда русский человек, судя по внешней стороне его общественной жизни, полностью отрекся от Бога, изменяет своей исконной вере и впервые в своей истории предпринимает попытку совершенно последовательно жить без Бога и против Бога, по-новому устроить свою жизнь именно на безбожных основаниях. К разговору о связи большевизма и русской религиозности мы придем в конце этих размышлений. Здесь же в отношении упомянутого сомнения необходимо заметить следующее:

В первую очередь налицо факт, достоверно установленный всеми наблюдателями русской жизни, что большевизму, вопреки его яростным стараниям и всей жестокости используемых при этом средств, не удалось уничтожить исконную русскую религиозность. Преследуемая большевистской государственной властью, русская церковь, несмотря на свое мученичество или в большей степени как раз по причине своего мученичества, остается непоколебимой основой русской души. И хотя многие малодушные и сбившиеся с истинного пути люди отреклись от нее, она привлекает к себе, тем не менее, совершенно новые слои, остававшиеся ранее в стороне от нее; пожалуй, никогда в России так страстно не молились, никогда до такой степени не доверяли Богу, никогда столь остро не ощущали значение веры в Бога, как сейчас, посреди торжествующего неверия. И, во-вторых: преходящие политические явления, такие как большевизм, пожелай они продлиться даже пару столетий, не могут ставиться в один ряд с существующей уже тысячу лет традицией христианской веры. Народ в своей жизни точно так же может сбиться с правильного пути, как и отдельный человек; но это еще не означает, что все совершенно непоправимо и что глубочайшие основания его духовного существа безвозвратно потеряны. Рано или поздно пробьет час, когда народ – как это часто происходит и с совершившим грех отдельным человеком - осознает свое заблуждение и вернется к вере, ставшей уже внутренним стержнем его существа. Итак, если мы ведем речь об отношении русского человека к Богу, то мы можем с уверенностью сказать, что мы ведем речь не только лишь о его прошлом, но в то же время о его настоящем и будущем.

Не следует ожидать также, что раскрытие своеобразия русской религиозности может привести к открытию чего-то совершенно особого, абсолютно чуждого западным людям. Речь ведь не идет о чем-то экзотическом, вызывающем недоумение, по отношению к чему зачастую западноевропейский человек, как ни странно, испытывает симпатию. Русские – это не индийцы или китайцы; они принадлежат к великой христианской семье народов, в основе которой, вопреки всем разделяющим ее конфессиональным особенностям, лежит все же одна вера, а именно вера христианская. Если мы не станем принимать во внимание конфессиональные различия, в конечном счете, все-таки несущественные, то отличает разные христианские народы друг от друга не содержание веры, но лишь духовные основы, различные формы набожности, пути, которыми может идти народ – точно так же, как и человек, - чтобы, в конце концов, прийти к одному и тому же Богу. Да и пути эти не отличаются друг от друга настолько, чтобы один христианский народ не сумел бы понять другой и не смог бы в чужой форме набожности заметить что-то себе самому существенно родственное.

Принимая во внимание эту оговорку, я хотел бы определить характерную черту русской религиозности, отношения русского человека к Богу, указав на то, что русский человек имеет особую склонность к мистике. Обладать религиозно-мистической наклонностью означает, однако, нéчто иное, чем только лишь верить в Бога и принадлежать ему, но в то же время непосредственно ощущать божье присутствие и его влияние во всем своем ощущении жизни. Русскому человеку свойственно чувствовать себя рожденным в Боге. Все его жизненные установки определены этим основным чувством. Это ни в коем случае не означает, конечно, что он не осознает своих прегрешений, отречения человека от Бога. Однако, он столь непосредственно ощущает божье всеприсутствие и божью охраняющую любовь, что ему любой разрыв человека с Богом кажется чем-то лишь вроде семейной ссоры, происходящей внутри остающегося все же неразрывным любовного союза, который не может быть расторгнут навсегда. Русский человек, по сравнению с западным, в определенной мере есть дитя природы; и после того, как когда-то христианская вера вошла в его кровь, он ощущает с непосредственностью, во всяком случае, не так часто встречающейся у западного человека, живое присутствие Христа как непоколебимую твердую почву, в которой он глубоко укоренен. Оттого к подлинно русским и религиозно глубоким людям приходит особое успокоение души, преисполненная любовью доброта, смиренное претерпевание страдания в мире, которое ни в коем случае – как это зачастую полагают – не проистекает из чистой пассивности, из неспособности бороться с мировым злом и активно строить свою жизнь, но из непосредственного осознания того, что страдание возносит его ближе к Богу и вознаградится глубочайшей внутренней радостью во Христе. Так, например, у Достоевского – одного из самых глубоких представителей такого русского христианства – старец (просветленный духом, старый монах) Зосима говорит матери, потерявшей своего единственного сына и поведавшей ему свою материнскую боль: «… не утешайся и плачь; … и надолго тебе еще этого материнского плача будет, но обратится он под конец тебе в тихую радость, и будут горькие слезы твои лишь слезами тихого умиления и сердечного очищения».

Из этого чувства всерожденности в Боге проистекает для верующего русского человека вся жизнь – как жизнь людей, так и жизнь природы, наполненная божьей любовью, озаренная божьей красотой. Другой религиозный образ Достоевского, богомолец Макар Иванович (в романе «Подросток»), рассказывает о своем переживании Бога при пробуждении рано утром в поле во время одного из своих странствий: «Тихо все, воздух легкий; травка растет – расти, травка божия, птичка поет – пой, птичка божия, ребеночек у женщины на руках пискнул – господь с тобой, маленький человечек, расти на счастье, младенчик! … “Все в тебе, господи, и я сам в тебе и приими меня!”».

Эта религиозная установка находит свое наиболее совершенное и глубокое выражение у так называемых русских старцев – удивительном явлении русской религиозной жизни, первые представители которого появились еще в 15 веке и с тех пор никогда не исчезали из русской жизни – вплоть до наших дней, когда, вопреки большевистскому давлению, все снова и снова появляются новые «старцы», к которым русский народ обращается с доверием и почтением. Обычно «старец» - это не священник, не состоит на церковной службе, чаще это старый монах или же простой крестьянин, покинувший свой дом и ставший богомольцем. Он имеет за плечами длинную жизнь, проведенную, как правило, в уединении, аскезе и постоянной молитве. В итоге он все же возвращается к людям и обогащает их накопленными им духовными богатствами. Его собственная мудрость - это его жизнь в Боге, из которой рождается его безграничная любовь ко всем людям, глубокое понимание всех нужд человеческого сердца. Он всегда светел, спокоен, весел и дарит другим это ощущение – радостное чувство рожденности в Боге. Народ влечет к нему как к утешителю во всякой нужде. В высшей степени знаменателен тот факт, что великие русские писатели и мыслители 19 века, даже если они прежде оставались совершенно светскими людьми, находящимися вне христианской веры, также искали и находили у этих простых «старцев» совет и духовную поддержку. Великий русский поэт-мыслитель Пушкин нарисовал в своей драме «Борис Годунов» образ такого трогательно-скромного, преисполненного любовью, простодушно-наивного и именно потому действительно мудрого старого монаха, в котором он, по его словам, увидел глубочайшее и драгоценнейшее, что принадлежит существу русского духа.

Но почему так случилось, что этот столь глубоко доверяющий Богу и потому спокойный и преисполненный любви человек так легко превратился в неукротимого мятежника, отрицающего Бога? Может показаться на первый взгляд, что здесь, скорее всего, скрыто противоречие. Однако в духовной жизни человека подобные противоречия зачастую соседствуют друг с другом; но при глубоком проникновении все же легко обнаруживаются связующие их нити. Из непосредственного ощущения, что весь мир есть божье творение, находится под божьим руководством и пронизан божественным всеприсутствием, возникает первоначально глубокое убеждение в том, что весь мир, в сущности, должен быть справедливым и святым; в мире же на самом деле господствуют безмерное зло, несправедливость и жестокость. Но мир должен быть непременно озарен божественной красотой, пронизан любовью, единодушием и справедливым порядком. Случится так, что душа русского человека, столь многого ожидающего от жизни, ибо он ощущает ее божественное происхождение, единожды наполнится разочарованием, впечатлится он видом зла и греха, он начнет тогда в первую очередь страстно желать божественной справедливости. И здесь зачастую происходит его отклонение от своей истинной религиозной сути. Если несправедливость, зло и страдание существуют в мире, то – этот роковой вывод достаточно близок именно русскому человеку - Бога вообще не существует! И тогда русский человек всецело теряет свое духовное равновесие; он просто не может дальше жить спокойно, исполнять свои земные обязанности, сохранять далее свой цивилизованный облик, как это так часто удается неверующему человеку Запада. В своем отчаянии он становится словно неистовым. Потерянный сын, покинувший отчий дом, не может начать заново свою жизнь - он может ее лишь разрушить! Его также не устраивает быть просто неверующим. Его неверие превращается тотчас же в веру с противоположным содержанием. Если он более не верит в Бога, то он должен верить в силу человеческого бунта, в способность человека, посредством собственной воли и собственных, сил основать Царство Божие на Земле. И, как следствие, к этой слишком сильной вере он должен приобщить также всех остальных людей, изгнать из их сердец веру в Бога. Это сумасбродное состояние он ощущает сам, к сожалению, не как хладнокровное безразличие в отношении религии, но как страстную борьбу против Бога, как «штурм небес». В этом состоит, если говорить кратко, внутренняя духовная причина описанного грехопадения верующего русского человека, нашедшая в русском социализме свое страшное и вызывающее ужас выражение. И если здесь сыграло свою роль влияние западного неверия – в первую очередь на русских интеллектуалов и затем, при их посредничестве, также и на широкие слои народа, - оно оказалось настолько действенными и повлекло за собой столь радикальные последствия лишь потому, что нашло подходящую почву в описанной склонности русского человека.

Итак, мы видим, что ужасающее, остальным миром не понятое религиозное заблуждение русского народа каким-то образом одновременно связано как раз с его религиозной наклонностью. Дело состоит именно в том, что для русского человека Бог никогда не является мелочью, чем-то внешним, лишь потусторонним, безучастным в отношении практической жизни. Он либо живет в Боге, в любви и в глубочайшем доверии к Богу, либо – по причине того, что мировая несправедливость приводит его в отчаяние – разочаровывается в Боге, порывает с Богом и начинает ненавидеть Бога, бороться против него. Однако, он все же в какой-то мере всегда пребывает вместе с Богом в своих мыслях о нем, ибо он не способен их избежать.

В жизнеуничтожающем образе большевизма русский человек до самых глубин прочувствовал сейчас страшные последствия своего отречения от Бога, своей ссоры с Богом. И есть множество подтверждений тому, что он вновь осознает, что этот путь пройден им уже до конца – именно вплоть до пропасти! Из этого осознания незримо проистекает его духовное возрождение и излечение, его возвращение к Богу – его истинной и единственной родине. Если вспомнить слова Господа, что на небесах больше радуются одному раскаявшемуся грешнику, чем 99-ти праведникам, то можно быть совершенно уверенным в том, что небесный Отец вновь с любовью примет в свой дом своего потерянного и раскаявшегося сына, что русский человек опять найдет в Боге свою единственную драгоценность, прочную почву, в которой укоренена вся его жизнь.

NB – слова «укорененный», «духовный», «внутренний», «внутренняя почва», «идеальный образ», «поиск связующих нитей в противоположном» – это все окна в его философию, методологическое применение основных принципов своей философии в публицистической статье, обращенной к простому человеку.