В последние двести лет по Европе бродил не только призрак коммунизма, о чем было возвещено его глашатаями, но и еще один призрак, отличный от первого, хотя и не лишенный с ним связей, бесцветный призрак нигилизма, который, в отличие от багрового, продержавшегося почти до конца XХ века, продолжает свои блуждания в новых формах.

Россия оказалась страной, где присутствие этих призраков проявилось больше всего, особенно присутствие первого, который, преже чем рассеяться, привел к неисчислимым жертвам и оставил пo себе катастрофические материальные и моральные разрушения. Но и призрак нигилизма тоже действовал вглубь, подготовив, между прочим, почвy для первого и пережив его. Это были явления вселенского масштаба, в первую очередь европейского, и для понимания их значения не только для русской культуры, их следует рассматривать на фоне цивилизации Старого света, так как Россия, обладая глубоким свое­образием, является его органической частью.

Говоря здесь о ниглизме, мы будем строить анализ его развития в микроисторическом плане русской интеллигенции, начиная с 60-х годов XIХ века, и одновременно в макроисторическом плане европейской культуры современности. А поскольку, как правило, русский нигилизм – это опыт, переживавшийся его представителями непосредственно, без характерной для нигилизма западноевропейского саморефлексии, то его корни лучше всего вскрываются через анализ, сделанный его наиболее проницательными критиками. Очевидная предпосылка для оценки этого анализа - прямое знакомство с самими нигилистами и посвященными им историческими исследованиями.

Рождение нигилизма в России и самого термина "нигилизм" в том общественно-политическом и философско-этическом значении, в каком он утвердился с момента выхода в свет романа Тургенева Отцы и дети (1862 год), относится к поворотному периоду в истории и культуре России. Общие условия возникновения феномена российского нигилизма хорошо известны: политическая отсталость самодержавия относительно передовых западноевропейских стран; экономическая отсталость и связанный с этим характерный для феодализма "крестьянский вопрос", когда на более развитом Западе в центре внимания стоял уже типично капиталистический "рабочий вопрос"; идеологическая отсталость, проявлявшаяся в убежденности в духовном превосходстве Poccии перед Западом и в вере в ее особый путь развития, который позволит eй избежать трудностей, испытанных западными странами; социальная отсталость, в результате которой в это время создалась огромная масса разночинной молодежи, получившей образование в университетах и семинариях и нe имевшей доступа в структуры гражданского общества (так называемый мыслящий пролетариат), со всеми сопутствующими этому явлению проблемами, в том числе и психологического свойства. Если все это составляло объективные предварительные условия для массовой культурно-политической радикализации, приток западных идей сыграл немаловажную роль катализатора феномена нигилизма, который, с другой стороны, усилил в сугубо русской манере нечто уже известное в западноевропейской реальности.

Остановимся на следующем описании нового для того времени социокультурного типа: «...из-за того, что разом рухнули религиозные и гражданские законы, дух человеческий полностью лишился благоразумного равновесия; он больше не знал, за что ухватиться, на чем остановиться, вследствие чего появились революционеры невиданного типа, которые доводили смелость до безумия, не останавливались ни перед какой новизной, не ведали внутренних препон и никогда не колебались ни перед каким бы то ни было замыслом. Не следует думать, что эти существа были мимолетным одноразовым созданием, обреченным на внезапное исчезновение: они образовали целую расу, которая размножилась и распространилась по всем частям цивилизованного мира, везде сохраняя одну и ту жe физиономию, одни и те же страсти, один и тот же характер". Автор этого описания продолжает свой анализ, объясняя, что эта новая каста накладывалась на реальное общество, взяв на себя политическую и интеллектуальную роль, противовес вполне определенному правительственно-чиновничьему сословию: "постепенно возводилось воображаемое общество, в котором все казалось простым и стройным, целесообразным, справедливым и разумным". Слова эти, казалось бы, вышедшие из-под пера авторов Вех, в применении к русской радикальной и нигилистической интеллигенции, на самом деле принадлежат Токвилю, так характеризовавшему новый тип европейского революционного интеллектуала, порожденного просветительским рационализмом и укрепленного духом якобинства, то есть явлениями культурно-политического порядка, по­действовавшими на новорожденную русскую интеллигенцию. Конечно, в России, в силу особенностей описанной выше исторической ситуации, этот новый социально-политический тип обрастал собственными национальными чертами, как в литературном персонаже, Базарове, так и в бесчисленном ряде реальных нигилистов, послуживших прототипами других литературных произведений, в частности, романов Достоевского.

Русский нигилизм возник как продолжение описанного Токвилем явления, как метаморфоза чего-то, что сложилось на европейском 3ападе и что, как это уже бывало и впредь будет случаться в других аналогичных случаях, заново откроется уже в интенсифицированных и экстремизированных формах в русской реальности в специфическом, cвойственном этой культуре, облике. С другой стороны, в западной культуре, в частности немецкой, феномен нигилизма, впервые проявившегося уже в ХVIII веке, нашел особый отзвук в философии Ницше – первого мыслителя, проанализировавшего суть нигилизма, причем не без серьезного влияния русской культуры и, главным oбрaзoм, Достоевского, по мысли конгениального немецкому философу.

Выше мы уже говорили, что будем рассматривать русский нигилизм не прямо, а через то, как он отобразился в зеркале его критиков. Особенно интересен в этом отношении Николай Страхов (не считая Достоевского, наиболее гениального, но и куда более сложного критика нигилизма, и поэтому требующего специфического анализа). Просвещенный консерватор и умеренный славянофил, Страхов занимает особое место в истории русской культуры своего времени: идейно и лично связанный с Достоевским и Толстым, Данилевским и Соловьевым, Леонтьевым и Розановым, в полемике с западниками он проявил значительную независимость суждений, и при всём своем антизападничестве он был тонким знатоком западноевропейской культуры и политической жизни своего времени. Кроме рецензии на Отцов и детей, в которой Страхов по-человечески симпатизирует Базарову, на тему нигилизма у него имеется ряд полемических статей шестидесятых годов, собранных в сборнике Из истории литературного нигилизма, а впоследствии над этим фундаментальным для русской и европейской культуры явлением он размышляет в трехтомнике Борьба с Западом.

Во входящем в борьбу с Западом очерке о Герцене он намечает этико-интеллектуальную траекторию Герцена, как он считает, диалектику нигилизма, отразившуюся в его духовном опыте: первоначальным переворотом в умственном развитии Герцена "было отречение от религии (...) от всех порядков старого мира и ожидание новой веси, возвещенной Европе немецкою философией и французским социализмом", а "второй переворот состоял в отречении и от этих новых верований, в признании того, что человечество потеряло всякую руководящую нить". В этом двойном отречении и состоял, по мнению Страхова, настоящий нигилизм Герцена или "по крайней мере его исходная точка". Результатом была "особая разновидность того странного и эксцентрического явления нашей литературы которое называется нигилизмом". Этот нигилизм, как "последовательное развитие нашего западничества", согласно Страхову "нужно считать прогрессом в нашем умственном движении", а в том, как он явился у Герцена, "глубоким и искренним усилием мысли". Этот нигилизм "есть страдание, отчаяние, ужас" и глубоко отличается от "фразёрства" caмодовольных нигилистов, "воображающих, что они владеют какою-то новою мудростью". По мнению Страхова, настоящий нигилизм означает "сомнение и мрак" и ничего общего не имеет с нигилизмом тех, кто мечтает "о пересоздании общества, о новых отношениях между людьми, о возможности скорого наступления золотого века". Герцен был редким по последовательности вольнодумцем, для которого "истина и свобода - единственные кумиры". Тем большую ценность приобретает в глазах Страхова убеждение Герцена, к которому он пришел к концу жизни, что Россия никогда не последует Европе в своем развитии, а пойдет собственным путем.

Страхов здесь теоретически обосновал своего рода позитивный нигилизм, родившийся как отрицание отрицания и ведущий в абсолютную пустоту, из которой можно выбраться посредством новой веры в будущую преображенную Россию, в противоположность негативному нигилизму, лелеющему абстрактные мечты о преобразовании всего мира. Такой славянофильской интерпретации Герцена, превращающей его в радикальнейшего отрицателя Запада, а до того бывшего радикальнейшим отрицателем России, я здесь не стану противопоставлять другую, которую я предложил в своей работе о Письмах старому товарищу и о столкновении Герцена с Нечаевым и Бакуниным. Показательно, что Страхов усматривает благородную разновидность нигилизма как в Герцене, так и в Базарове, чей нигилизм в романе Тургенева свидетельствовал о незаурядной душе, сломавшейся от встречи с двумя всемогущими иррациональными силами - любовью и смертью.

Но есть и другой нигилизм, проанализированный Страховым в Письмах о нигилизме, написанных тринадцать лет спустя после очерка о Герцене, в 1883 году, когда нигилизм вылился в терроризм, кульминировав в 1881 году в убийстве Александра II. Это был нигилизм негативный и активный, коллективный и организованный, крамольный и революционный, чья «дьявольская сила'' требовала анализа и понимания. Страхову ясно, что проблема состоит не в индивидуальном поведении отдельных нигилистов, а в значении нигилизма как нового явления, не только русского, но и европейского, который он описывает в страстно-воодушевленных тонах: "нигилизм, это - грех трансцендентальный, это - грех нечеловеческой гордости, обуявший в наши дни умы людей, это - чудовищное извращение души, при котором злодеяние является добродетелью, кровопролитие – благодеянием, разрушение - лучшим залогом жизни. Человек вообразил, что он полный владыка своей судьбы, что ему нужно поправить всемирную историю, что следует преобразовать душу человеческую. Он, по гордости, пренебрегает и отвергает всякие другие цели, кроме этой высшей и самой существенной, и потому дошел до неслыханного цинизма в своих действиях, до кощунственного посягательства на все, перед чем благоговеют люди. Это – безумие соблазнительное и глубокое, потому что под видом доблести дает простор всем страстям человека, позволяет ему быть зверем и считать себя святым".

Далее Страхов высвечивает важнейший аспект негативного и активного нигилизма: аспект религиозный. Он пишет, что характерный для секулярного мира отказ от религии не может привести к отказу от религиозности. Наоборот, он приводит к псевдорелигии социальной справедливости, во имя которой допустимо любое преступление: "Но какая глубокая разница между настоящею религиею и тем суррогатом религии, который в различных формах все больше и больше овладевает теперь европейскими людьми!" Пустоту, оставшуюся на месте отринутых прежних ценностей, заполняет политика: "Нельзя вообще не видеть, что политическое честолюбие, служение общему благу заняло в нaшe время то место, которое осталось пустым в человеческих душах, когда из них исчезли религиозные стремления. Наш век есть по преимуществу век политический". Последствием этого является, в частности, то, что худшие стороны религиозности усваиваются как раз адептами новой политической псевдорелигиозности: инквизиция, как "ужасный примep "фанатического суеверия", возрождается "противниками всякого фанатизма и суеверия", которые оказываются "способны доходить до ужасов, равняющихся ужасам инквизиции", "загораясь новым, так сказать, обратным фанатизмом, обратным суеверием" . Страхов заключает: «нигилизм есть крайнее, самое последовательное выражение современной европейской образованности", выводя таким образом русский нигилизм за локально-национальные рамки, хотя по глубине анализа европейского нигилизма он значительно уступает Ницше.

Страхов предложил скорее не анализ, а феноменологию нигилизма, главным образом русского, различая в нем два типа и две фазы: благородный созерцательный нигилизм Базарова и Герцена и активный и пагубный нигилизм террористов, выявив общий для них момент: радикальное и тотальное отрицание, оборачивающееся утопическим по природе, догматическим и непререкаемым утверждением, обратнoй традиционной настоящей религии ложной религией, будь то вселенский миф идеального общества или миф исключительности милой сердцу славянофилов и народников воображаемой России. Достоевский пошел в своем анализе нигилизма дальше всех, выдвинув в своих романах типологию нигилизма: от созерцательного индивидуального нигилизма "подпольного человека", который в своем отрицании оказывается перед головокружительной поглощающей его пустотой, до экспериментального интеллектуального нигилизма Пpecтупления и наказания и Братьев Карамазовых и воинствующего крамольного нигилизма Бесов. Такова, по выражению Страхова, "дьявольская сила" этого нигилизма, что ни одному положительному идеалу не удается заклясть ее, и романы Достоевского остаются открыты для нескончаемого внутреннего диалога, каковы бы ни были позиции Автора.

Нигилизм в России будет подвергнут новому философскому анализу в Вехах, в особенности в статье Франка Этика нигилизма. Весь сборник - обличение этой "этики", свойственной русской радикальной интеллигенции, которую авторы этой острой книги впервые подвергли систематической критике, определяя поразившую русское общество болезнь, оказавшуюся неизлечимой, как показал кризис 1917 года.

Мы здесь остановимся только на центральных моментах очерка Франка. Он определяет нигилизм как "отрицание или непризнание абсолютных (объективных) ценностей" и утверждает, что "морализм русской интеллигенции есть лишь выражение и отражение ее нигилизма". Как объяснить это кажущееся противоречие, отмеченное eще Страховым, когда он выявил перетекание нигилизма в политику и революцию и установил его псевдорелигиозный xaрактер? Следует подчеркнуть что, в отличие от того, что по этому поводу думал Франк, эта проблема затрагивает, хотя и иначе, и западную, а не только "русскую интеллигенцию". Противоречие в том, что из нигилизма должен был бы логически вытекать аморализм в сфере практики. "Если бытие лишено всякого внутреннего смысла, если субъективные человеческие желания суть единственный разумный критерий для практической ориентировки человека в мире, то с какой стати должен признавать я какие-либо обязательности, и не будет моим законным правом простое эгоистическое наслаждение жизнью, бесхитростное и естественное carpe diem?» - пишет Франк. Но есть нигилизм и нигилизм: одна его форма, индивидуальная и пассивная, впервые представлена тургеневским Базаровым, другая, коллективистская и воинствующая, - российской радикальной интеллигенцией и ее западноевропейским аналогом.

Франк объясняет логическое противоречие "ангажированного", пользуясь современным языком, нигилизма психологической инверсией, в результате чего мораль, которая у тех, кто, не будучи нигилистами, признают "абсолютные (объективные) ценности", занимает подчиненное положение, становится основополагающей и заменяет ценностную пустоту. И поэтому мораль "абсолютизируется и кладется в основу всего практического мировоззрения". Согласно Франку, «это умонастроение, в котором мораль не только занимает главное место, но обладает безграничной и самодержавной властью над сознанием, лишенным веры в абсолютные ценности, можно назвать морализмом", и именно в этом "нигилистическом морализме" сущность "русского интеллигента". Следует сказать, что нигилистическая пустота может быть заполнена другими относительными ценностями вроде национального превосходства.

Не будем останавливаться на некоторых других весьма интересных моментах предложенного Франком анализа, например, на пассаже, где он говорит о "религии абсолютного осуществления народного счастья" - религии или псевдорелигии воинствующего народничества, сыгравшего "неизмеримо важную роль в общественной жизни последних десятилетий в форме революционного социализма". В другом месте Франк предвосхищает русскую, и не только, культурно-политическую ситуацию для большей части ХХ века: "Непризнание абсолютных и действительно общеобязательных ценностей, культ материальной пользы большинства обосновывают примат силы над правом, догмат о верховенстве классовой борьбы и "классового интереса пролетариата", что на практике тождественно с идолопоклонческим обоготворением интересов партии (...) отсюда чудовищная, морально недопустимая непоследовательность в отношении к террору правому и левому, к погромам черным и красным, и вообще не только отсутствие, но и принципиальное отрицание справедливого, объективного отношения к противнику".

Оставим Россию, где нигилизм стал преобладающей силой, и перейдем к Германии, где нигилизм стал предметом caмого глубокого философского анализа, принадлежащего Фридриху Ницше.

Ницше лапидарно определил, что сущность нигилизма в том, "что высшие ценности теряют ценность". Нигилизм - "отсутствие смысла", возникающее, когда непререкаемая сила традиционных ответов на вопрос "зачем?" жизни и бытия постепенно сходит на нет в долгом историческом процессе, кульминировавшим в характерной для современного человечества "бессмысленности”. Мы не будем прослеживать путь, на котором, согласно Ницше, происходила эта переоценка ценностей, начиная с Сократа и Платона и через христианство, вплоть до формулы "Бог умер», в которой сфокусирован нигилизм. Ницше приписывает возникновению нигилизма характер необходимости, ибо самые наши былые ценности находят в нем свое завершение. Так Ницше в наброске предисловия к «Воле к власти» описывает этот закономерный процесс всеобщей нигилизации: «Я описываю то, что грядет: пришествие нигилизма(...) Здесь я нe восхваляю и нe порицаю то, что это произойдет. Современный человек верит, исходя из опыта, то в ту, то в эту ценность, чтобы затем отбросить ee; круг устарелых и отброшенных ценностей расширяется все больше и больше; все чаще ощущается пустота и скудость ценностей; это движение неостановимо, хотя и прибегали к попыткам остановить его. В конце концов человек покушается на критику ценностей вообще; признает их происхождение; он знает достаточно, чтобы больше не верить ни в одну ценность: вот пафос, вот новый озноб... To, o чем я повествую, есть история будущих двух веков".

Ницше различает две формы, вернее, две стадии нигилизма: незавершенную и завершенную. Пeрвая стадия - это когда высшие традиционные ценности рассеиваются, но вместо них появляются другие, что свидетельствует о том, что еще есть вера в некую истину, например, в случае научного знания, как единственного подлинного знания, и в случае не теоретических, а связанных с действием вер вроде национализма или социализма. О завершенном нигилизме речь идет, когда уничтожаются все ценности, и традиционные, и их суррогаты, и поэтому "крайней формой нигилизма было бы утверждение, что любая вера, любое принимаемое за истину является необходимо ложным: ибо нет никакого истинного мира". Итог завершенного нигилизма, первым идеальным носителем которого объявляет себя Ницше, - идея "вечного возвращения", как высшее приятие бесконечно повторяющегося хаоса.

Русский нигилизм по форме или по стадии относится к незавершенному и является частью "европейского нигилизма", который Ницше предсказывал как судьбу 3апада, как "смерть христианского Бога", независимо от его конфессионального или национального выражения. Но есть еще один незавершенный нигилизм: немецкий, который развивался иначе, чем русский, но параллельно ему, однако пошел дальше русского, перейдя зыбкую границу, отделяющую его от завершенного. Можно понять природу этого национального нигилизма через анализ, проделанный Лео Штраусом, одним из крупнейших политических мыслителей нашего вpeмени, в лекции О немецком нигилизме, прочитанной в 1941 году в Америке и опубликованной только в 1999-м.

Штраус так формулирует начальные вопросы: "Что такое нигилизм? И в какой мере можно утверждать, что нигилизм есть явление специфически немецкое?" и уточняет: "Ответить на эти вопросы я нe в состоянии, могу лишь paзвить их", хотя последующее развитие темы представляет собой значительный вклад в дальнейшее исследование этой проблемы, которую сам Штраус считает "слишком сложной и слишком мало исследованной", чтобы еe можно было коротко исчерпать. Подойдя к заключению, мы не можем следовать Штраусу в его анализе и ограничимся тем, как он эту проблему поставил.

"Нигилизм мог бы значить: velle nihil , хотение ничего, разрушение всего, даже самих себя, и, следовательно, в сущности это воля к саморазрушению " - так Штpayc определяет вначале анализируемое явление. Переходя к "немецкому нигилизму», он утверждает, что “«абсолютный нигилизм» - не стремление к тотальному разрушению, в том числе и самих себя, a желание разрушить нечто специфическое: современную цивилизацию. Этот ограниченный, если можно так выразиться, нигилизм становится почти абсолютным только по этой причине: ибо отрицание современной цивилизации, HЕТ, не руководится и нe сопровождается никакой ясной концепцией". Мы не можем проследить штраусовский анализ немецкого нигилизма и его специфического “морализма", который от протеста "против современной цивилизации, против духа Запада и, в частности Запада англосаксонского”, приходит к "революции нигилизма", каковой был, по названию знаменитой книги Германна Раушнинга, националсоциализм.

Оставим еще более трудный вопрос отношениq между политической мыслью автора наиболее глубокого и оригинального после Ницше философского размышления o нигилизме – Мартина Хайдеггера - и нацистской революцией. Лео Штраус исторически возводит немецкий нигилизм к свойственному немецкой мысли отрицанию мира современности, к антизападничеству, родственному русскому, к противопоставлению либерально-капиталистической цивилизации, как она в основном утвердилась в англосаксонском и латинском мире. Этот анализ помогает понять два разных пути, по которым пошли в ХХ веке Германия и Россия, со сложным переходом от двух разных типов нигилизма к двум разным типам тотальной революции и революционного тоталитаризма.

Однако эти колоссальные проблемы выходят зa рамки задачи данной статьи, в которой мы хотели показать, как русский нигилизм, при всей его специфичности, является частью eвропейского, в свою очередь явления очень сложного, распадающегося изнутри не только на различные национальные формы, но разного по типологии и по стадиям развития.

В заключение можно сказать, что cегодня к рассмотренным выше формам нигилизма прибавилось два новых типа, определяемых нами как «массовый гедонистический нигилизм» и «религиозный террористический нигилизм»: первый свойственен западному миру, второй возник как антизападный в ином цивилизационном пространстве, a именно, исламском, вернее, в его радикальной части. Создалась новая историческая ситуация, которую здесь не место анализировать, и первые ростки которой проклюнулись полтора века назад в вызывавшем долгие споры литературном персонаже, Базарове, - выражении умеренного благородного нигилизма, делавшего этого молодого человека похожим, скорее, нa Гамлета или "лишнего человека", чем на первый симптом замышленного “нового человека" и той "дьявольской силы", которая вскорости неудержимо разгулялась именно в России. Призрак нигилизма начал тогда свои блуждания по Европе, и Ницше, возвестивший его приход, думал, что пишет историю ближайших двух столетий. Мы все еще находимся внутри этой истории, перед формами нигилизма, которых даже Ницше нe мог предусмотреть.