Мы жили в странном обществе, построенном нa парадок­сальных противоречиях с тeми основными идейно-философскими принципами, которые, по словам его адептов и их начальников, лежали в основе нашего мировоззрения, и которые вдалбливались в головы детям, начиная со школьной скамьи.

Так, нам в те­чение семидесяти лет неустанно продолжали внушать, что экономика - базис, а политика - надстройка, в то время как раз­витие нашей экономики целиком определялось политическими кампаниями и административными методами, не имеющими ни­какого отношения к объективно существующим экономическим законам. Наш взгляд на историю формировался под прессом неоспоримой и универсальной марксистской истины о несущест­венной роли человеческой личности в истории, в то время как наш очередной вождь, даже не давая себе труда быть личностью, довольно свободно кроил нa свой «просвещенный» вкус не только современную ему, нo также и прошлyю историю. Таких примеров можно привести еще множество, суть не в этом. Вопрос заключается в другом: в какой мере идеи влияют на ход истории и в какой степени художник или мыслитель, чьи идеи имели несчастье овладеть массами, ответственен за свое детище, даже если не по его вине оно получилось уродом?

Вопрос этот поставлен не всуе, он поставлен перед лицом эпохи, наиболее кровавой по масштабам жертвоприношений, возложенных на алтарь во имя торжества той или иной великой идеи, призванной осчастливить или все человечество разом, или, по крайней мере, его наиболее прогрессивную часть. Это боль­ная проблема, решение которой, доведенное до логического кон­ца, может обернуться или жесткой цензурой, разделяющей мысли на мысли те или мысли не те, на наши или чуждые нам, что мы уже проходили; или же карамазовским «все позволено», включая и человеконенавистнические идеи истребления «непол­ноценных» наций и рас, а также классов и их прослоек.

Итак, в какой мере влияние идей определяет ход истори­ческих событий? К примеру: стал ли бы возможен фашизм без философии Ницшеi или возник бы культ личности Сталина без экономической теории Маркса? Ha первый вопрос придется oт­ветить утвердительно, поскольку итальянский фашизм зародился несколько ранее, чем национал-социализм в Германии, и пришел к власти oтнюдь не тропами Заратустры. С Марксом дело обстоит сложнее по многим причинам. И в связи с тем, что его идеи, в отличие от идей Ницше, не шли, на первый взгляд, вразрез с гуманистическими традициями европейской культуры, и потому, что опыт России оказался, в известном смысле, уникален: другим странам он был либо навязан в ходе второй мировой войны, либо заимствован ими в расчете на испытанный политический механизм, обеспечивающий жесткую централизацию власти, что явилось актуальным для ряда азиат­ских и африканских стран. Однако и социализм везде оказался со своей национальной спецификой. И все же при всей широте этого цветового спектра - от фашизма Муссолини до фашизма Гит­лера, от венгерской модели социализма до социализма в полпо­товской Кампучии - в них было нечто принципиально общее, что делало их родственными по духу, вернее, по затхлости его атмосферы. Общее - это, скорее, определенное состояние души, нежели состояние экономики или политических режимов.

Безусловно, и до Сталина в России существовала своя сложившаяся национальная традиция репрессий и расправ над собственными согражданами, свои тайные канцелярии, проводившие в жизнь «государево слово и дело». И до него прививалась практи­ка российского градостроительства на костях и крови народа. Но такую методическую, такую бесчеловечно-безжалостную механи­ку подавления и террора, от которого укрыться негде, направ­ленную на превращение человеческих личностей в бессловесную, то бишь, славословящую массу, духовно могла подготовить для Сталина всепобеждающая теория, оперирующая людьми по закону больших чисел и рассматривающая природу человека, со­гласно знаменитому тезису о Людвиге Фейербахе, не как «абстракт» (т.e. нечто, определяемое абсолютно, и потому самоцен­ное), а как совокупность общественных отношений (К. Маркс). 3нак такой совокупности и поныне нестираем на многих, как лагерное клеймо.

Значит, вопрос решен однозначно: все зло от ложных идей и вольнодумство - опиум для народа? Никоим образом. Альтернатива истории, как борьбы идей и непрестанного духовногo движения, не метаистория, а смерть. В основе христианского учения - высочайшие нравственные задачи; а многовековая практика земного решения этих задач зачастую никакого отношения к нравственности не имеет. Благороднейшие идеи не раз становилисъ удобным декором для человеческой низости. Но, с другой стороны, невозможно утверждать, что идеи сами по себе рождаются по ту сторону добра и зла, и все решает человече­ская натура. Кровавые погромы часто совершались не закоренелыми преступниками, а добропорядочными гражданами, отцами семейств, не из природной, долго дремавшей склонности к са­дизму, а под влиянием идей религиозной, национальной, расовой и классовой нетерпимости, из обостренного чувства справедливo­сти, понятого не как догма, а как руководство к действию. Торквемада, по свидетельствам, был человеком скорее мягкосер­дечным, чем суровым.

Можно предположить, что существуют идеи не столько интеллектуального, сколько волевого захвата, направленные по своему энергетическому импульсу не на отыскание истины как знания о мире, а на пересоздание мира в соответствии со своим теоретическим представлением о нем. В результате должна быть открыта не истина о мире, а мир должен быть полностью по­догнан под соответствующую для него истину. Принцип предель­но четко был сформулирован К.Марксом: философы лишь раз­личным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его (согласно обретенной, наконец, Истине). При такой постановке проблемы философ­ское учение перестает быть чисто научным феноменом и с не­избежностью становится учением мессиански-религиозным. А здесь только время способно решить, не станет ли очередной Магомет в Мекке очередным Магометом в Медине.

Hо ведь на это резонно возразить, что религиозные распри, которые в истории христианской культуры нередко вспыхивали вокpуг весьма отвлеченных предметов, не будучи направлены на изменение окружающей действительности, тем не менее часто приводили к яростным и кровопролитным схваткам. Достаточно лишь вспомнить ересь альбигойцев и методы ее подавления.

Bсе это так, но, во-первых, нельзя забывать, что представ­ление о действительности у людей средневековья было иное, чем у наших современников; a во-вторых, и это в данном случае принципиально, никто не утверждает, что единственно необхо­димое условие потенциальной взрывоопасности идей должно со­стоять в их направленности на преобразование мира в соответ­ствии с постулированными в них установками. Практически любая идея, в том числе и наиболее отвлеченная, способна ока­заться приравненной к штыку при условии того, что она ста­новится экзистенциальной установкой, жизненным принципом определенного числа индивидуумов. Как известно, и проблема, с какого конца следует разбивать яйцо, при определенных обстоятельствах способна привести к катастрофическим последствиям. Видимо, дело не столько в знамени, сколько в его знаменосцах.

В конце концов, и формула Маркса об изменении мира - всего лишь дальнейшее развитие идей Просвещения. Суть не в том, кто первый воскликнул «Эврика!», а в тех духовных или анти­духовных тенденциях, которые господствуют в обществе, и бла­годаря которым идеи вдруг начинают дышать кровью и оставляют за собой горы трупов. Не будь благоприятной питательной среды, и Гитлера, с его маниакальной проповедью создания тысячелетнего рейха на основе расового превосходства арийцев заперли бы в психиатрическую больницу или рассматривали бы как экстравагантную достопримечательность мюнхенских пивных.

Но ведь и здесь не все так просто. Существует диалекти­ческая связь: Германия двадцатых годов создает Гитлера в не меньшей мере, чем Гитлер создает свою Германию. И мы снова возвращаемся к проблеме, что было раньше: курица или яйцо? С курицами смиряться как-то не хочется, протестует эстетическое чувство. Уж больно ничтожны все эти властители народных дум, демиурги ХХ века: Гитлер, Сталин, Мао. Как совместить это духовное убожество с поразительной исторической ролью, которую они оказались призванными сыграть? Злая ирония Провидения или неумолимая историческая закономерность сделала этих умственных и нравственных пигмеев земными божествами, распоряжающимися по своему усмотрению жизнями сотен миллионов людей? Только разгадав эту

загадку, можно приблизиться к решению тех проблем, которые стоят перед нами се­годня.

Новая духовная ситуация в ХХ веке - это дегуманизация всех сфер общественной жизни и человеческих отношений внутри этих сфер, экспансия массового сознания и мас­совой культуры, катастрофически углубляющийся разрыв между уровнем нравственного сознания общества и ero научно-техниче­скими возможностями. Эти факторы породили и новые социально­-политические явления, в том числе такие, как возникновение тоталитарных режимов с их ничтожными как личности лидерами - медиумами и магами вырвавшейся на арену истории массовой души. Психологически появление этих черных каpликов на небосклоне эпохи хорошо укладывается в афоризм Лихтенберга: «Не величие духа, а величие нюха сделало eгo таким человеком». На разломах исторического времени, в момент повышения уровня свободы личности в истории – эти лидеры, как никто другой, смогли уловить и использовать настроения и высвободившиеся инстинкты масс, поскольку сами являлись носителями и вырази­телями массовой души. Несколько заостряя вопрос, тип такого вождя-диктатора можно определить, как «пошляка с харизмой»ii, правда, с кромешно-темной харизмой, подкрепляемой бешеной волей к власти, с постоянной внутренней судорогой глубинного переживания личной ущербности, рождающего и демоническую жажду абсолютного самоутверждения.

Когда возникает вопрос об ответственности художника или мыслителя за пущенные ими в ход идеи, то упускают из виду, что идеи сами по себе ничего не решают. Они возникают и имеют обращение в чисто интеллектуальной сфере до тех пор, пока к ним не примешивается волевой

компонент. Тогда они трансформируются в мысле-образ с переменным энергетическим зарядом. Здесь происходит перерождение идеи в миф, и уже миф выходит на улицу и, овладев массами, становится материальной силой. Хотя, по-видимому, следует разделять, по крайней мере, мыслителей двух типов: спекулятивного и мифотворческого, что, конечно,

вовсе не иcключает вовлечение любой, даже самой отвлеченной спекулятивной системы в процесс очередного мифотворчества, например, - Гегель - Маркс – Ленин. Мифотвор­ческая по своему характеру философия Hицше такой постепенной перелицовки не потребовала, хватило ее вульгаризации. Можно говорить о большей или меньшей предрасположенности тех или иных философских идей к дальнейшим метаморфозам, но сами метаморфозы зависят от факторов другогo рода. Прежде всегo, от духовногo сoстояния общества. Если мина заложена, для того, чтобы ее взорвать, не нужно быть Аристотелем или Кантом. Достаточно шаманского камлания популяризаторов-идеологов.

Для нашего времени характерно настороженно-подозритель­ное отношение ко всякому мифотворчеству, грозящему приобре­сти тотальный характер. Это естественно коренится в том горьком историческом опыте, за который человечество дорого запла­тило в ХХ веке. В то же время, наша эпоха с особой силой переживает искус мифотворчеством, и в этом кроется как ее величайший соблазн, так и надежда обрести опору.

Нa заре века Вячеслав Иванов приветствовал возрождение мифа; в конце века многие здравомыслящие люди прилагают усилия для того, чтoбы его окончательно похоронить. Вместо чaемогo культурно-созидательного начала миф обернулся в на­шем мире cвoей второй, разрушительной стороной. И без пони­мания этой теневой стороны мифа нам невозможно решить мно­гие актуальные на сегодняшний день проблемы.

Кассирер определял человека как «символическое животное», «животное, создающее символы»iii. Но так же, как мы создаем символы, символы, в свою очередь, создают нас. Мы живем в мире символических форм. Символ лежит в истоках духовного творчества. Миф, рождающийся на заре человеческой истории – тот же символ. Символ – это наш способ прикоснуться к Тайне. Через переживание религиозных и культурных символов человек обретает духовный синтез, преодолевает глухой трагизм своего быстротечного существования, открывая в сокровенной глубине собственной души ее сопричастность живой бесконечности мироздания.

С утратой метафизического измерения наше историческое сознание утратило и бесконечное разнообразие символических форм, в которых осмысливал себя и окружающий мир человек средневековой Европы. Связь человеческого существования с Абсолютом, выработанная христианской религиозной культурой, была аннулирована.

Начавшийся процесс секуляризации сознания постепенно привел к перерождению символов культуры в культурную эмблематику. Эмблема - по сути - выхолощенный символ, сохраняющий видимость символической формы, но, в отличие от символа подлинного, потерявший творческую многозначность смыслов, способность соотносить внутренний мир личности с первоосновами бытия, безуспешно симулирующий связь человека со сверхличностными ценностями. Фактически, это та система симулякров, которые Жан Бодрияр считает характерной особенностью современной культуры. Символ умирает в эмблеме.

Тоталитарные режимы предложили изголодавшимся по смыслу исторического существования и историческим масштабам жизни людям иллюзию исторической перспективы. Они симулировали метаисторическое измерение истории, опрокинув религиозную вертикаль на идеологическую горизонталь исторических ценностей. В результате эти ценности получили сакральное наполнение, способное породить религиозный импульс. Однако свое разрешение этот импульс находит не в религиозной символике, а в идеологической эмблематике. Искусство подмены религиозного символа идеологической эмблемой – один из инструментов технологии власти тоталитарных систем.

Механизм подмены основан на неотъемлемом свойстве ми­фа (метасимвола), которое Н.Бердяев определял как устремленность к тотaль­ности, целостность в отношении ко всякому акту жизни. В со­ответствии с этим миф заставляет каждое действие человека, любое проявление его внутренней жизни обращать к некой це­лостности, соотноситься с ней. Он тотален по своей природе, и поэтому там, где целостность - иллюзия, иллюзорна и жизнь поклоняющегося иллюзии обществаiv.

Наше общество является одним из самых тяжелых пациен­тов в истории духовной болезни современного человечества. Сегодня оно переживает состояние кризиса, за которым следует либо смерть, либо выздоровление. По-прежнему существует опасность появления на волне популистских тенденций харизматических лидеров с «королевской» идеей. Поэтому, особенно важно, наконец, разобраться в практическом и духовном опыте наших встреч с идеями-мифами, создающими на своем пути пустыню и остающимися «вечно живыми».

i Оговоримся, что Ницше не рассматривается нами как прямой провозвестник фашизма, а, скорее, как считает Эрнест Нольте, «... он первый выразил, и притом самым полным образом, ту центральную духовную сущность, к которой должен притягиваться любой фашизм...»

Э. Нольте. Фашизм в его эпохе. Новосибирск, «Сибирский хронограф», 2001, с. 451

ii По выражению Г.С. Померанца: «Пошлость приходит в восторг и исступление, когда находит саму себя одаренной харизмой». Синтаксис, Париж, 1984, 12, с. 43

iii Э. Кассирер. Опыт о человеке. Введение в философию человеческой культуры. В кн. Избранное. Опыт о человеке. М., Графика, 1998, с. 471

iv Идеологический миф способен возникать не только на почве политических движений мирского характера, но и на религиозной почве, когда религиозные ценности используются как средство достижения политических и социаль­ных целей, приписывая этим целям сакральный характер.